11 декабря 1997 года я дал вечер в Музее Маяковского в Москве
беседовала Наталья ОЛЕНЦОВА
АНДРЕЙ КРАВЧЕНКО:
"СОВПАСТЬ С САМИМ СОБОЙ”
(28 ноября 1997 года)
Можно что угодно говорить об отношении нынешней аудитории к поэзии, о том, что сейчас, возможно, меньше читают, но очевидно одно – интерес к стихам не исчез. Появляются новые поэты, новые имена. И вот сегодня, 11 декабря 1997 года, в 19 часов в Музее Маяковского (Лубянский проезд,3) состоится авторский вечер молодого поэта Андрея Кравченко. В предисловии к одной из его книг Леонид Филатов написал: "Андрей помещает своего, как принято говорить, лирического героя в контекст "этого прекрасного и яростного мира", не стесняясь оценивать его открытия от столкновения с этим миром. Оценивать по-своему, свежо, остро, оригинально”.
– Андрей, сегодняшний вечер – это первое Ваше выступление?
– Нет, первое мое выступление было немногим более года назад, 14 ноября 1996 года, когда Сергей Юрский пригласил меня принять участие в его концерте, где я читал свои стихи. Я бесконечно благодарен Сергею Юрьевичу за приглашение. Мысль о собственном вечере посещала меня и раньше, но по тем или иным причинам это было невозможно, а сейчас, я думаю, пора рискнуть. Если вечер окажется интересным для зрителей, это будет очень хорошо. Главное, чтоб не было скучно.
– Ваши книги выходят небольшим тиражом. Чем это вызвано?
– Нормальным образом еще ни одна из трех моих книг не вышла, а существующие экземпляры – я их сам "выхожу”. Я не считаю критерием – маленький или большой тираж, а потом, поэтическая аудитория – она не такая уж огромная. У Ахматовой выходили книги тиражом в сорок экземпляров, сегодня поэтические издания выпускают по тысяче штук – сейчас это нормальный тираж. Показатель неширпотерба. Кто захочет, тот найдет и прочитает. Стихи – не реклама, которая насаждается нам с утра до вечера.
– Ваша крайняя книга называется «Совпаденье»...
– Это отнюдь не случайно. Книга "Совпаденье” – не "сборник стихотворений”. Я попытался сделать ее цельным организмом с темой совпадения в различных жизненных ситуациях, эта нить в книге прослеживается. Я считаю, что очень важно – совпасть или не совпасть с чем-то или с кем-то: совпасть со временем, с душой, с событиями, с людьми, с любимой женщиной. Или не совпасть с чем-то негативным, трагическим. Зачастую мы мечтаем о тех совпадениях, которые уже невозможны; допустим, события, в которых мы хотели принять участие, уже прошли, или люди, которых нам хотелось бы увидеть в своей жизни, – их уже нет в живых. Это некая степень несовпадений. И тем не менее, хотелось бы как можно больше совпасть в жизни.
– А как Вы сами воспринимаете совпадения?
– Я воспринимаю совпадения как данность, а не как предмет искусственного стремления совпасть и выведения правил, как этого достичь. Человеку может быть дан шанс – это совсем иная форма совпадения. Здесь уже от тебя самого зависит, воспользуешься ты им или нет. Это тот случай, когда человек может сам управлять событиями, сам может строить свои действия в зависимости от того, как ему подскажет его разум, душа, рассудительность, опыт.
– Андрей, что для Вас важнее – совпасть со временем или с самим собой?
– Совпасть с самим собой – это, пожалуй, самое главное. Самосовпадение – великая вещь. Если человек смог совпасть с собой, то и с окружающим миром у него наверняка возникнут точки соприкосновения. "Как страшно в одиночестве парить, но важно – через взлеты и паденья – среди несоответствий сохранить святое чувство самосовпаденья".
– Существует мнение, что у художника особая судьба – он не подчиняется времени, порой с ним не совпадает. Как Вы к этому относитесь?
– Это не задача художника – думать, совпадет или не совпадет он с временем, ведь «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Судить о том, нужны мы в это время или не нужны, можно по каким-то субъективным откликам или признанию и непризнанию. При жизни многих поэтов говорили, что они бездарны, а потом выяснялось, что они талантливы, их поэзия нужна, или же наоборот, кого-то совершенно лестно восхваляли, а сейчас эти имена вполне закономерно забыты. Все это существует как бы вне времени. Стихи ведь не пишутся для сегодняшнего дня или для дня завтрашнего, или я вот сейчас попробую обогнать время, чтобы через сто лет меня кто-то понял. Это глупо. Если при жизни получаешь признание своих работ – замечательно, но для меня это не самоцель, ради которой стоит из кожи вон лезть. Все должно быть естественно. Опять-таки, возвращаясь к примерам: писателя Михаила Булгакова при жизни, несмотря на то, что ставили его пьесы в театрах и читали его книги, знало очень ограниченное, по большим меркам, количество людей. А когда он ушел из жизни, вдруг оказалось, что был такой гениальный писатель – Михаил Булгаков. Есть масса других примеров, сходных судеб.
– В Вашей книге немало стихов-посвящений...
– На это многие обращают внимание. Стихи-посвящения – своего рода подарок моим товарищам, знакомым. Это не стихи, случившиеся походя, они каким-то образом – прямым или косвенным – связаны с этими людьми, с впечатлениями от встреч. Посвящение не всегда делается специально. Иногда пишется посвящение, которое, как потом выясняется, посвящением стать не может. Не всегда замысел соответствует конечному результату. Когда ставишь точку, зачастую видишь, что мысль тебя завела в совершенно иные пространства, о которых ты даже не помышлял. Например, в книге «Совпаденье» есть стихотворение «Дворы», оно было написано после одного из моих разговоров с Александром Викторовчем Збруевым, где он рассказывал об атмосфере арбатских дворов прошлых лет, о дворовом братстве. Александр Викторович родился и вырос на Арбате, где была совершенно особая атмосфера, о которой я слышал не только от него, но и от многих других людей. Ко мне пришло стихотворение о дворах. Когда оно ложилось на бумагу, мне казалось, это будет стихотворение о том замечательном, что было тогда, а сейчас, к сожалению, ушло: когда мы не знаем своих соседей, не собираемся во дворах, нет всеобщих застолий и так далее. Но когда я поставил точку – увидел, что нить стихотворения зашла на достаточно грустную стезю, и над этим стихотворением вообще нельзя ставить никакого посвящения кому бы то ни было. А Збруеву случилось другое посвящение в этой книге, гораздо более оптимистичное.
– Как и сам Александр Збруев?
– Мне кажется, это соответствует его образу. Но не во всех случаях стоит отождествлять человека с тем, о чем говорится в стихотворении, потому что посвящение не всегда является летописью какого-то периода жизни человека.
ДВОРЫ
...Вот и песня опять зазвучала в осеннем дворе,
вот и вышли соседи из тесных своих коммуналок,
в этом старом дворе интересно играть детворе –
хоть и скуден дворовый пейзаж, но не пуст и не жалок.
Здесь понятье семья достигает окраин двора,
охраняя собой коммунальную эту обитель,
разговоры на кухне за чаем почти до утра,
а рассвет – словно жизней и судеб немой покровитель.
И не делятся новости здесь на твои и мои,
на твои и мои здесь не делятся радость и слезы,
двор накажет тебя за ошибки – моли не моли,
двор поможет тебе – и свершатся мечтанья и грезы.
...Вот район-новостройка, каскады высотных домов,
и кумач развевается: "Каждой семье – по квартире!” –
и стремимся скорее от темных нелепых годов
убежать, оказаться в облагоустроенном мире.
Вот и двор. А вокруг часовыми застыли дома.
Вот скамейки, беседка... Но люди сидят по квартирам:
им дома за окном – как на полке на книжной тома
непрочитанных книг, неувиденных в книгах картинок.
Нынче скучен пейзаж. Одиноко мерцает луна,
освещая во тьме угловатую четкость убранства.
А в песочнице три мужика за бутылкой вина –
вот и всё, что осталось сейчас от дворового братства.
* * *
Александру ЗБРУЕВУ
Удивляться, быть может, и нечему,
просто листья опали с ветвей,
и сентябрь сегодня светлей,
и приветливей лица людей,
воробей в мелкой лужице плещется.
Просто осень прохладой повеяла,
просто я переулком иду,
просто я закурил на ходу
и неспешно сегодня пройду
тротуарами, парком, аллеями.
Просто жить – это так удивительно,
просто нынче царит тишина
и свободна от туч вышина,
вдохновеньем душа зажжена.
Все так просто и так удивительно.
Миг любой, ты любви дуновение!
Объяснение – немота.
О как святы твоя простота,
и тот мир, что спасет красота,
тишина и восторг вдохновения.
– Андрей, у Вас мало стихов о Родине, о стране, о том, что происходит вокруг...
– О махровом патриотизме, да? Дело в том, что не обязательно писать о Родине и патриотизме прямым текстом. Патриотизм лучше выражать поступками, тем, что ты привносишь не словами, а действом. Это относится к любым профессиям, к любым людям. Не будем вспоминать о том, что было раньше, когда была обязаловка петь песни о партии, о вождях, писать стихи о Родине, которые под собой не держали каких-то пережитых моментов, даже если они были сделаны профессионально. Вот это именно сходность, на мой взгляд, с заказными стихами, каким редко веришь. Я верю тому патриотизму, который идет со сцены, когда об этом поет, например, Юра Шевчук. Его песни задевают за живое, потому что в них действительно есть нерв, неравнодушие и совершенно особый взгляд. Он испытал то, о чем поет, прожил свои стихи. У Шевчука нет слепой преданности. Помню упреки в его адрес, дескать, Юра, в твоих стихах так много слов «Родина», «мама», "Россия”, много патриотизма, ты этим давишь на чувства людей, этим пытаешься завоевать аудиторию. Думаю, что это не так. Уверен, что это не так, потому что каким-то подспудным чувством различаешь, где действительно душа, а где желание завлечь публику. Где искренность, а где завуалированная жажда сказать именно о том, что вызовет ажиотаж лишь сегодня, что однодневно.
– Вы когда-нибудь писали одностишья?
– Это совершенно замечательное качество, когда человек может одной строчкой передать какой-то невероятный смысл, когда остается огромное поле для размышлений читателя или слушателя. Такое произведение подразумевает под собой мгновенную реакцию. Я с огромным уважением отношусь к тому, что делают Владимир Вишневский, Игорь Губерман, Игорь Иртеньев, но у меня несколько иной цех. Я всегда с огромным удовольствием перечитываю книги Вишневского и Иртеньева, из которых многое знаю наизусть.
– В предисловии к книге "Совпаденье” Сергей Юрский пишет, что Вы способны впитывать искусство в огромных количествах. Вы много пишете о театре...
– С Сергеем Юрьевичем по поводу его мнения спорить не собираюсь, а что касается театра – для меня это храм, где есть живое общение, которое я ценю в жизни, пожалуй, больше всего. Это основа духовного мира человека, потому что ни книга, ни телевизор, ни радио, ни магнитофон не могут передать атмосферы, царящей в зрительном зале театра. Если происходящее на сцене талантливо, интересно, перехлестывается через рампу к зрителю, тогда ты получаешь ту энергию, которая выше всего остального. Если мы смотрим по телевизору театральные постановки, слушаем радио, магнитофон, мы находимся в другом пространстве, в это время мы можем заниматься хозяйственными делами, совмещая "приятное с полезным”. А в зале театра ты сконцентрирован лишь на спектакле. Юрий Любимов, насколько я знаю, запрещал снимать на кинопленку спектакли Театра на Таганке, мотивируя это тем, что телеэкран не передает атмосферу спектакля, многое теряется. Я думаю, что если бы сохранились телевизионные записи Федора Ивановича Шаляпина, тогда он для нас перестал бы быть сверхлегендой. Нам известно, что он обладал огромным голосом, зрители неистовствовали, но если бы я увидел его выступление по телевизору, не знаю, испытал бы я такое же чувство или нет. Когда же ты приходишь в театр, перед тобой живой человек, с которым ты напрямую общаешься, хотя сам сидишь в кресле и ничего не говоришь. Но артист обращается именно к тебе, именно к тому зрительному залу, к тем людям, которые сейчас сидят перед ним. И в это время он выкладывается именно для них. В этом я тоже вижу некую степень совпадения.
– Говорят, что театр находится в упадке...
– По-моему, об этом уже пора перестать говорить. Об этом говорят те, кто в театре не бывает. Есть много замечательных театров, замечательных актеров но, к сожалению, мы их не так хорошо знаем. Ныне часто слышно, что раньше было больше хороших артистов, больше талантов на театральных подмостках, а сейчас их меньше. Нет, их не меньше. Мы знали театральных артистов потому, что их образ был популяризован посредством кино и телевидения. Например, Андрей Миронов, Александр Ширвиндт, Михаил Державин. Если брать не театр, а цирк, можно вспомнить Юрия Владимировича Никулина. Большой аудитории все они стали известны благодаря кино и телевидению. Если бы они работали только в театре или цирке, я думаю, их бы знала театральная, цирковая публика, но широкой аудитории они не были бы особо известны. Поэтому сейчас создается такое впечатление, что талантливых артистов стало меньше. Возможно, если вместо "мыльных опер” телевидение будет выделять больше эфирного времени на показ хороших спектаклей и фильмов, тогда мы узнаем много хороших имен. А они, безусловно, есть. Например, Елена Валюшкина в театре им. Моссовета – изумительная, безумно притягательная актриса, обладающая огромной экспрессией. Есть Валерий Гаркалин, которого я считаю одним из самых мощнейших артистов нынешнего времени. Это как раз тот пример, когда в театре артист раскрывается гораздо больше, нежели даже на телеэкране. Есть картина «Ширли-мырли», в которой Валерий играет главную роль, но есть театральные работы – такие как спектакль-антреприза «Какая идиотская жизнь», либо спектакль Театра Сатиры «Укрощение строптивой» – это, на мой взгляд, гораздо выше. Огромная энергетика, талант, замечательная артистическая пластика, самовыражение. Именно самовыражение, когда артист не просто передает то, что сказал драматург или то, что попросил сделать режиссер, а когда чувствуется личное отношение артиста к произведению, его личный взгляд, что всегда очень ценилось и ценится и всегда оказывает особое действо на зрителя.
– Я знаю, у Вас были какие-то работы на радио и телевидении, расскажите об этом?
– Да, такие попытки были. Три года назад я работал на радиостанции «Вокс», которая, к сожалению, прекратила свое существование из-за некоторых трагических событий. Я успел сделать пять передач: четыре часовые программы памяти Роберта Рождественского, где принимали участие его товарищи, друзья: Иосиф Кобзон, Эдита Пьеха, Александр Градский, Олег Ефремов, Булат Окуджава, Владимир Соколов, другие хорошо знавшие его люди. И одна программа – с Александром Градским. Но в эфир вышли только две программы, после чего радио закрылось. Где находятся мои пленки – я не знаю.
Что же касается работ на телевидении, меня приглашали заниматься этим, я пытался делать фильмы о людях искусства, было отснято порядка восьми часов материала, который потом благополучно залег на полке. Фильм должен был быть полуторочасовым. Но, опять-таки, все уперлось в финансовую проблему, и работа прекратилась. Я занимался этим, потому что хотелось оставить память о достойных людях искусства. Возможно, кто-то захочет узнать об этом, а этого уже не будет. Подобное мы знаем на примере Изабеллы Юрьевой: гениальная певица, классическая исполнительница романсов, живая легенда, которую знала практически вся страна, учитывая, что не было таких обширных средств массовой информации, как сейчас, но с ее концертов не осталось ни одного телевизионного кадра. Совсем немного, не считая кинофильмов, осталось кадров Вертинского – его никогда не снимали на концертах. Я был очень хорошо знаком с его аккомпаниатором – Михаилом Борисовичем Брохесом, который полтора года назад ушел из жизни, он четырнадцать лет работал с Вертинским, был его постоянным аккомпаниатором и говорил, что никогда Вертинского не снимали. Было другое время, были, возможно, другие критерии, но тем не менее, все это от нас ушло. Не хотелось бы, чтобы то, что есть сейчас, также безвозвратно ушло, это хочется сохранить.
Я с большим уважением отношусь к передаче Леонида Филатова «Чтобы помнили» и считаю, что это огромный гражданский поступок, человеческий поступок, который заслуживает невероятного уважения. То, что Леонид Филатов делает эту передачу, сохраняя для нас крупицы уходящего духовного мира, – это просто замечательно и достойно. Это его гражданская линия, его отношение к коллегам, потому что артисты зачастую не обладают мужеством сказать о ком-то из своих коллег хорошо. А если вспомнить, с каким трудом давались самому Филатову его работы, такие как незаконченная картина «Свобода или смерть». Помню наши встречи в 1993 году, когда мы вместе ездили на "Мосфильм”, где съемочная группа ютилась в крохотных комнатах. С каким трудом Леонид Алексеевич вывозил артистов на съемки во Францию, как потом арестовали негатив, потому что подвели спонсоры, и пленка в результате основательно подпортилась. Затем работа полностью прекратилась, и когда я спрашивал о картине, Леонид Алексеевич отвечал: "Картина стоит. Да и что сейчас о моей картине говорить, когда в стране такое творится”. Глаза у него были грустные. А потом – недуг, который сейчас, к счастью, отступает. Каких сил все это стоило – и Филатову, и его замечательной жене Нине Сергеевне Шацкой, его родным и близким. Одна из страниц моего вечера будет посвящена Леониду Филатову.
...Но – возвращаясь к разговору о моей деятельности – я сейчас мог бы заниматься и прошлой своей радиопрограммой, и есть у меня еще одна идея радиопрограммы. Если найдется радиостанция, близкая по духу моему замыслу, я бы с удовольствием этим занимался. К сожалению и несчастью, закрыто «Радио-1», самая профессиональная государственная радиостанция, на которую у государства почему-то не нашлось средств. "Радио-1” – огромный фонд, великий багаж опыта. Это радио, где жили передачи, вырастившие не одно поколение людей. А какой профессиональный уровень! Все это прикрыли. Грустно.
– Андрей, у Вас есть учителя в поэзии?
– Если говорить о заочных учителях, – это Пушкин, Пастернак, это – пусть не покажется странным – Даниил Хармс. Если говорить об очных учителях – прежде всего Булат Шалович Окуджава, который благосклонно относился к тому, что я делаю. Примерно раз в полгода мы встречались, он читал мои стихи, говорил очень много полезного. Прежде всего, как мы договорились, он говорил о том, что плохо, на что следует обратить внимание. Булат Окуджава меня научил не обольщаться, что очень важно, он никогда не довлел, не проповедовал какие-то правила, теоремы, никогда не смотрел с общих позиций, только со своей, справедливо обосновывая это тем, что «Вы, Андрей, пришли ко мне, значит, я Вам говорю свое мнение; я не могу судить какими-то высокопарными фразами с точки зрения всей поэзии». Его мнение было для меня очень важным и во многом помогло.
Также моими учителями являются Леонид Филатов, Сергей Юрский. Опять-таки к разговору о том, что телевидение приносит популярность, представляя артиста, а об иных ипостасях таланта человека мы порой даже не подозреваем. Юрский пишет замечательные стихи, несущие в себе огромную энергию. Так же и Леонид Филатов. Мы знаем "Сказку про Федота-стрельца”, а остальная его поэзия большой аудитории мало известна. Но тем не менее в стихах Леонида Филатова живет огромный надрыв, личностный фактор. На его стихи Владимир Качан записал альбом песен, где, на мой взгляд, музыка и стихи совершенно гармонируют, они достойны друг друга. Это действительно настоящая поэзия и настоящая музыка, которые, соединившись вместе, воздействуют на человека гораздо сильнее.
Еще моим учителем является Андрей Вознесенский. Импонирует то, что он не держится мэтром. Андрей Андреевич в постоянном поиске, он нашел видеомы, кругометы, совершенно замечательные образы. Может, непривычные, но новое никогда не бывает привычным сразу, новое становится притягательным только со временем. Тем не менее свежая задумка всегда интересна. И мне очень приятно, что для моего вечера Андрей Вознесенский приготовил весьма своеобразное свое выступление.
Также своим учителем я считаю Роберта Рождественского. То есть это люди, с которыми меня свела судьба по счастливому совпадению, которые очень много привнесли в мою жизнь. Многому в поэзии я научился у Зиновия Ефимовича Гердта. Это может удивить, потому что Гердт стихов не писал, но он очень хорошо разбирался в поэзии. Говорил, что не может и двух минут прожить без того, чтобы не вспомнить какое-то стихотворение. В его голове постоянно крутились стихи, которые, по его словам, совершенно не мешали ему заниматься чем-то другим. Он настолько замечательно читал стихи, что они раскрывались еще ярче, еще полнее, проявляя дополнительные краски, которых не замечаешь во время чтения с листа. Хотя Булат Окуджава говорил, что стихи – вещь интимная, их нужно читать про себя, не вслух, но раз на раз не приходится.
Достаточно рано для себя я открыл такого певца как Александр Градский. Он один из немногих, кто поет настоящую поэзию. У Саши есть прекрасные альбомы на стихи Маяковского, Пастернака, Беранже, Набокова, Саши Черного, Элюара, других поэтов, которые открылись для меня через сюиты Градского. И сам Саша стал мне интересен как певец высокопрофессиональный, проживающий эти стихи, доносящий их смысл посредством гениальной музыки. Как человек Градский бывает очень разным, но для меня всегда очень радостно общение с ним: это один из очень редких случаев, когда даже общение "в штыки” – такое тоже случается – не разочаровывает, не злит, а придает энергию.
– Андрей, в детстве Вы мечтали стать поэтом?
– Я как нормальный здравомыслящий ребенок семидесятых годов в детстве мечтал стать космонавтом. Мечтать стать поэтом в то время в таком возрасте мог только ребенок с серьезными отклонениями в мозгах. В крайнем случае, можно было мечтать стать танкистом или Чапаевым. Когда каждый запуск космического корабля в космос подробно показывали по телевидению, ни о какой поэзии не могло быть и речи. После фильма "Место встречи изменить нельзя” я хотел работать в уголовном розыске. Это была детская романтика, присущая каждому. Мы видели розовые ореолы, не подозревая о том, что за этим стоит. Хотя не говорю, что поэзия – не работа и не труд, в ней также должна быть огромная самоотдача, полное вложение души и сил. Вот судьба распорядилась, что я увлекся стихами и по сей день не бросил это занятие.
– Для Вас жизнь является праздником?
– Надо самому устраивать праздник в сегодняшнем моменте, даже если вокруг очень плохо. На самом деле происходит очень много радостного. В любом событии, на первый взгляд – незначительном, может происходить то, что значимо для всей жизни, о чем потом вспомнится. ...и что-то важное случается сейчас, но вспомнится об этом только после.
– В одной из Ваших книг вообще не присутствует слово "любовь”. Вы опасались четких определений?
– Не в том дело. Ведь любовь выражается не словом, а чувствами. Это гораздо больше, нежели видение, слышание. Все заложено во взаимоотношениях, которые важнее, нежели любое слово. Поэтому не обязательно присутствие слова "любовь” в стихах. В книге "Совпаденье” есть стихотворение, начинающееся строчкой: "Ты знаешь, я хотел тебе сказать”, вот если его прочитать, я думаю во многом будет получен ответ на этот вопрос. Хотя я не ставил специальной задачи избежать слова "любовь”.
– У Вас есть строчка: "Выжить можно – душой не грешить”...
– Здесь подразумевается то, что между внутренним и внешним миром человека должна быть гармония, потому что красота внешняя еще не показатель того, что человек интересен. Душа и разум человека – они гораздо более сильны, нежели красота. Внешняя красота обладает печальным свойством меркнуть с годами, и если она не подкрепляется чем-то другим, скажем так, немеркнущим, тогда человек становится скучен, неинтересен, теряется сам в себе. Но я знаю женщин, совершенно гармонично сочетающих в себе внешнюю красоту и внутренний духовный мир...
– Например?
– Ну уж нет! Это очень личное. Следующий вопрос.
– Какие основные ценности для Вас в жизни?
– Ценности традиционные. А помимо них – общение, которое является для меня очень весомой ценностью в жизни, являясь главной формой, помогающей держаться в этом мире. Хотя это не значит, что я не могу быть один. Все должно быть в меру. И очень важно – не жечь мосты в отношениях с людьми. К тем мостам, которые соединяют меня с людьми, я стараюсь относиться очень трепетно. Я более чем хорошо знаю, что такое сожженный мост и как тяжело его восстановить. – Ну и напоследок, что Вы лично ожидаете от сегодняшнего вечера? – Новых мостов к читателю. Гостей, которые примут участие в вечере. И неразочарования зрителей от того, что будет происходить на сцене. Вечером посмотрим, насколько это удастся.
|
